Третий закон Ома
- 07.11.2024 22:37
Я умирала. Корни тянулись вниз, осторожно минуя червей, огибая кротов и полевок. Листья мои потемнели, иссохли, осыпались в благословенную гниль. Цветов моих мир не видел давно, ужасно давно. Не раскрывались бутоны.
Мертв был он, а умирала – я.
И было больно.
Звонок поначалу вызвал лишь раздражение. Зачем звонить, когда можно писать? Зачем звонить, когда не закончились пары, когда она наконец-то цела, готова, полна хоть каких-то сил меняться, расти, учиться? Она так давно этого не чувствовала – теплое солнечное пятно где-то под темечком, признак сил, и света, и жизни. Недавно еще с трудом вставала с постели, но вот уже целую блаженную неделю, с утра и до поздней ночи, когда мозг-хозяин властно велит укладываться спать, она даже – не может быть – почти что здорова, почти что спокойна, почти что счастлива.
Зачем звонить?
И трубку взяла она злая, разом уставшая, отчужденная.
- Да?
- Лина… Чем занята?
Что за вопрос?
Закрылась, замкнулась, окуклилась, крылья ее сомкнулись, и затянулись швы. Не человек говорит, куколка. Отвечает искусственно.
- Прохожу обучение.
Поэтому, может быть, ты все отложишь. Перестанешь говорить. Потом просто напишешь.
- Лина…
Но что это с твоим голосом? Мама?..
- Дядя Тарас застрелился.
***
Нет. Нет-нет-нет.
Слишком больно.
И странно.
И страшно.
Как будто была к этому готова. Давно ли? Больше месяца, трех, шести. Больше года. Медленно, медленно собирала она в голове частицы разбитого зеркала, в каждом – воспоминанья прошедших мгновений и лет. Осторожно сводила острые сколотые концы, прикладывала друг к другу, чутко внимала памяти ощущений. Больше года, больше двух лет. Может быть, около трех. Так долго, так долго, на протяжении этого «долго» каждый день Лина жила, за границей сознания где-то будучи постоянно готовой к такому звонку. Разум знал, и, кажется, знала душа. Но может ли сердце к подобному быть готово?
Влага на щеках – к дождю. Но предательски, несправедливо, вместо горя, которое еще не настигло, бесконечно долго ползя по дендритам и по аксонам (некоторые из нервных клеток еще не знали, но, может быть, чувствовали, как сама она чувствовала смерть любимого дяди последние три года: гибель их – скоро), вместо этого тихо едущего, чтоб оказаться дальше, глубже потом, горя, в голове поселилась паника.
Она не сможет сразу приехать. Нужны как минимум пара дней – здесь держат свои, несемейные обстоятельства. А жить в это время – как? Одна, совсем одна в чужом городе, и ни плеча, чтоб поплакаться, ни руки, о которую опереться.
Тогда она впервые придумала: ничего не случилось. Выстрел был холостым. Дядя жив, и ехать не нужно, а просто хочется, просто она и сама собиралась приехать, ведь закончен семестр, и в эту сессию, так получилось – ни одного экзамена.
Тогда она впервые это придумала. Не представила, а осознала, нутром и слабыми остатками ума, не схваченными шоком, прожила, втиснулась, как змея в чужую сброшенную кожу, в это ставшее вдруг понятным слово – двоемыслие.
Дядя Тарас застрелился. Но он, конечно же, жив. Как только вернется и выспится после ночного рейса, она первым делом заскочит к нему. Как обычно.
Так было проще. Так можно двигаться. Не застыть, бессилием обездвиженной, а делать шаги и делать дела, кидать камни в гигантский колодец, имя которому – время, и нельзя стоять, и нельзя спешить, нужно просто – жить, прожить эти несколько дней, не сойдя с ума, а как-то (неважно, как, важно лишь – с наименьшей болью) потратить время.
А дядя Тарас мертв.
Нет, не мертв. Жив, конечно.
***
Дома они, как ни странно, играли в ту же игру.
Ничего не случилось. Она, как всегда, приехала и, как всегда, приездом своим осветила весь дом теплым ламповым светом. И все в порядке, и все хорошо. Можно есть, читать книги, в видеоигры играть, обсуждать мужские французские имена и женщин-пираток. Мопс сопит и не может забраться сам на диван; отец подхватывает, кладет осторожно.
Конечно, завтра похороны. Конечно, кому-то нужно ехать на опознание – ведь хоронить в закрытом гробу, это понятно.
Понятно и то, что дядя Тарас жив. Выстрел был холостым, его даже не ранило. Это понятно.
Теплый ламповый свет, но углы черны, полны липкой живой паутины. Тетя пришла и весь вечер рыдала у них на кухне, но после заката, Лина видела, тоже включилась в игру. Говорили только о дяде Тарасе, о вещах его и о привычках, и о табельном оружии (зачем это? почему?). И все – в настоящем времени.
Перед сном Лина разобрала чемодан. Развязала ленту, медленно, осторожно, мучительно долго снимала обертку. И потом час, наверное, взглядом пустым смотрела на ярко-цветную коробку с настольной игрой, которую, помнила, купила заранее дяде в подарок. Потому что он любит игры. Любил.
Каждое лето дом полон был пауков, они ползали по потолку, спускались на нитях к центру комнаты. Лина их страшно боялась, и дядя Тарас бегал с веником от табуретки к окну, потому что, как ни боялась, их смерти племянница не желала, и только просила, чтоб он выпускал их на волю.
А теперь выпускать было некому, и пауки, гигантско-уродливо-черные, спускались из недр липких темных углов на ярко-цветную коробку.
***
Но остальные не знали правил игры.
Говорили странное.
Говорили: в последнее время он был как будто пустым. Обсуждали. Делились фото.
Закрылся, - подумала Лина. - Замкнулся, окуклился. Потом крылья его развернулись, оболочки открылись швы. Он улетел, а остался кокон.
Давно ль? Больше месяца, трех, шести. Больше года.
Это просто метафора. Мертвым его Лина не видела – гроб закрыт. Значит, жив. Значит, внутри никого, ничего.
Просто кокон.
В столовой она смогла успокоиться и стала – осторожно и только лишь мысленно – касаться их одного за другим: близких, родных, и даже далеких. Постепенно они тоже включались в игру, обсуждали дела, обсуждали жизнь. Она подняла голову – солнце, весь день словно обложенное, как и Линина голова, одеялами, заглянуло в окно. Слушало, как люди внутри говорят о будущем, о детях, которые далеко, жалуются друг другу.
Ей было почти легко.
***
Рано иль поздно, она понимала, от двоемыслия отказаться придется. Возникнув снаружи откуда-то, покачавшись едва на поверхности, четкая и ясная, до самых глубин проникала Мысль. С каждым разом – яснее и четче.
Корни тянулись вниз, в тягучие недра рыхлой земли, осторожно минуя червей, огибая кротов и полевок. Так тяжело. Так больно.
Мертв был он, умирала – она. Или что-то внутри умирало.
Мать сказала, что выбросит все альбомы. Старые, бело-черные. Их листы потемнели, иссохли, казалось, вот-вот рассыпятся.
Лина не позволила.
Она давно не рисовала. Мир не видел ее цветов. Лина чувствовала, как семена идей прорастают внутри, и ощущала себя тяжелой. Но бутоны, созрев, не могли раскрыться, несмотря на всю силу творческого (по)тока.
Выстрел, в сознании Лины упорно державшийся холостым, не давал ничего, кроме разве искусственного покоя. Он оказывал сопротивление стойко, и хотя каждый вечер теперь перед сном она говорила: «Дядя Тарас умер», - слез это не приносило. Влага на щеках – к дождю, а за окном недели уже – солнечная погода.
То, что раньше держало ее на плаву, начало давить. И вставать с постели стало так трудно.
Здесь никого не было, в этом городе. В целом огромном городе никого не было для нее, и так одиноко, и больно, и плохо, и до тошноты четки и ясны в спертом воздухе комнаты запах еды и запах пустырника.
Так давно ему не звонила. Почему я совсем не звонила?
Руки и ноги холодные. Не конечности – ветки и корни.
Мысль пробиралась слишком глубоко, слишком больно. Проще дать ей стать снова двойной. Можно будет тогда вставать, что-то делать, камни кидать в глубину колодца.
Каникулы подходили к концу.
***
Звонок поначалу вызвал лишь раздражение. Зачем звонить, когда можно писать? Зачем звонить, пока не закончились пары, пока она наконец-то цела, готова, вроде бы полна сил меняться, расти, учиться? Недавно еще с трудом вставала с постели, но вот уже целую блаженную неделю, с утра и до поздней ночи, когда мозг-хозяин властно велит укладываться спать, она даже – не может быть – почти что спокойна.
Зачем звонить?
И трубку взяла она злая и отчужденная.
- Да?
- Лина… Чем занята?
Что за вопрос?
Закрылась, замкнулась. Не человек говорит, куколка. Отвечает искусственно.
- Прохожу обучение.
Поэтому перестань говорить. Просто напишешь потом.
- Лина…
Но что это с твоим голосом?
- Дядя Тарас застрелился.
Что такое?
- Он мертв. Вечно сопротивляться нельзя.
Это нужно принять. Разомкнуть цепь и дальше жить.
И суметь – наконец – разрыдаться.
Автор: Лис_Уильямс
Источник: https://litclubbs.ru/duel/2386-tretii-zakon-oma.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Подписывайтесь на канал с детским творчеством - Слонёнок. Откройте для себя удивительные истории, рисунки и поделки, созданные маленькими творцами!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
