Комбат самозванец
- 28.10.2024 18:24
Мы уважали своего комбата. Отчаянный был мужик. За чужими спинами не прятался. Строг был конечно, но зря не придирался и всегда следил, чтобы солдаты накормлены были. Конечно, в зависимости от обстановки. Если идет наступление, не всегда ведь можно кухню к месту боя притащить.
Четыре месяца он с нами провоевал. Меня призвали в январе сорок третьего и после учебного полка я, в июле этого года, был уже на фронте. А через неделю нам представили нового комбата, капитана Ермакова.
Повар у нас был, Ерохин. Зажравшаяся сволочь. Из тыла не все продукты доходили до кухни, да и он еще приворовывал. Говорили, что у него на складе земляк был, так значительная часть нашей пайки там оседала, да и на месте Ерохин тоже что-то мудрил. Голодная была кормежка. Суп нальют, а там одна вода, три крупинки и если маленький кусочек картошки на дне плавает, уже хорошо. А про запах мяса мы совсем позабыли.
Старый комбат смотрел на это сквозь пальцы. А ему-то что? Ему Ерохин отдельно готовил и завтрак, и обед, и ужин. Там-то конечно всего было в достатке, а может даже с излишком.
Наш взводный пытался комбату пожаловаться на кормежку, так тот только процедил сквозь зубы: « Все выдается по действующим нормам. Боец должен стойко выносить тяготы воинской службы. У нас в тылу голодают, а мы что, должны здесь обжираться?»
Вроде и слова правильные, только что-то мы не замечали, что наш комбат терпел тяготы и лишения. Кажется, у него только рожа вширь разъезжалась. А потом его немецкий снайпер подстрелил и рана была самая «боевая», немного ниже поясницы. Так мы готовы были немецкому снайперу аплодировать.
А потом к нам прислали капитана Ермакова. Помню наш первый обед при нем. Повар к нему в блиндаж обед притащил, но что-то Ермакову не понравилось и он к кухне пошел с котелком, протянул его Ерохину и говорит: «Наливай».
Ерохин долго черпаком по дну котла скреб. Видимо, погуще хотел комбату налить. А чего там наливать, если все разворовано. В общем, комбат содержимое этого котелка Ерохину на голову вылил, да еще в морду дал, так что тот под кухню улетел.
На следующий день комбат сам решил закладку продуктов проверить. Конечно, в этот день обед, по сравнению с прежними обедами был царским. Правда, говорят, что Ермакову опять что-то не понравилось и он сходил, еще и кладовщику морду начистил.
Правда или нет, я сам не видел. Но кормить нас стали гораздо лучше. Ерохин из кожи лез, чтобы реабилитировать себя перед глазами комбата, потому что Ермаков предупредил его, что больше не будет делать ему замечаний и взысканий, а сразу вручит винтовку и отправит в окопы.
А потом было наше наступление, и немцы на запад покатились. Их группу армии Центр разбили в дребезги. И в этих боях наш комбат труса не праздновал. Конечно, он не шел в первой линии атакующих, на то он и комбат. Но, если понадобилось бы, то не сомневаюсь, что встал бы и пошел в атаку в первых рядах.
Помню мы высотку одну взяли. Немцы здорово за нее бились, все сбросить нас с этой высоты хотели. Так Ермаков сам встал за «Максима» вместо убитого пулеметчика.
Уважали его мы. Он зря солдат на убой не гнал, берег, насколько это было возможно в войну. А потом, когда наступило затишье после боев, пришли смершевцы и комбата арестовали прямо в блиндаже. А мы не могли поверить, что наш комбат может быть шпионом. Уже потом от наших офицеров мы узнали, что наш Ермаков и не шпион совсем, а просто самозванец.
Нам ротный рассказывал, что Ермаков вовсе не капитан был, а простой сержант-сверхсрочник. Якобы в конце 42-го года он попал в окружение. Командира у них убили, а он его полушубок надел, забрал документы и вывел отряд бойцов из окружения.
Его во время выхода из окружения ранило и он без сознания в госпиталь попал. При нем были его документы и документы капитана Ермакова. В госпитале его приняли за офицера, а солдатскую книжку посчитали за документы убитого солдата, а Ермаков не стал это опровергать. В то время путаницы много было.
Говорят, что на самом деле, он из беспризорников был, перед войной на сверхсрочную остался. Родственников не было, вот и обзавелся наш комбат новой биографией. А военное дело он знал получше многих настоящих офицеров.
Судили Ермакова трибуналом. Дали за подлог документов восемь лет, которые заменили двумя месяцами штрафной роты. Жалели мы очень. Четыре месяца с ним провоевали, но о таком комбате каждый солдат может только мечтать. Новый комбат, что пришел на замену Ермакова, тоже был смелым, хорошим офицером, но, все равно, не то.
Потом у нас слух прошел, что, якобы, Ермакова после госпиталя отправили на офицерские курсы. И ведь встретил я нашего комбата в феврале 1945 года.
Я после ранения попал в дивизионную разведку. Наша разведгруппа должна была пересечь линию фронта в районе расположения 287 стрелкового полка. К месту нас выводил командир разведвзвода этого полка. Там-то я увидел командира второго батальона. В темноте не понял, кто это, но очень он мне знакомым показался.
Мы удачно сходили в поиск, прямо из окопа вытащили языка, и вернулись тем же маршрутом. А потом я, с еще одним разведчиком, вместе с языком зашли в блиндаж командира этого батальона. Я не поверил, когда увидел сидящего передо мной нашего капитана Ермакова. Он меня конечно не узнал.
-Товарищ капитан, разрешите обратиться.
-Конечно, боец.
-Вы не командовали 3-им батальоном Н-ского полка?
-А тебе откуда известно об этом, боец?
-Старший сержант Федоров. В июле 1943-го года воевал в составе этого батальона.
В общем, радостная была встреча. Мы потом с Васильевым, это была его настоящая фамилия, выпили в блиндаже по сто грамм наркомовских, за встречу боевых друзей.
Оказывается, его действительно, с учетом его опыта и прежних заслуг, отправили в офицерскую школу, которую он закончил лейтенантом. Потом фронт, а на войне люди быстро растут в звании, если не гибнут.
А боец, который выводил нас из расположения батальона, сказал, что бойцы в своем комбате души не чают и боятся лишь одного, что заберут у них комбата на повышения. Уже больно он толковый и отчаянный командир.
