На что способно искусство?
- 24.09.2024 05:22
Рим - величайшая держава во всей истории человечества, славящаяся непревзойденными памятниками архитектуры, музыки, поэзии и живописи. Римские мастера еще со времен древности славились своими произведениями, достойными зваться высшими достижениями мировой культуры. Но сегодня мы окунемся не в историю древнеримского искусства, а в процесс сотворения прекрасного, который описывается самим творцом.
Из дневника неизвестного римского художника
Спроси кого хочешь в Риме, и тебе скажут: я расписываю стены лучше всех в этом городе. Правда, напыщенные сенаторы и их жены не всегда понимают, сколько это требует сил и уменья. Попробуй-ка, разрисуй стену так, чтобы человек глянул и забыл, что перед ним плоский камень. Взять хотя бы обеденный зал, что я расписал для Гая Максима. Говорят, племянник Гая встал из-за стола, да и врезался прямо в стену: решил, будто арка и коридор на фреске — настоящие. И не только потому, что много выпил за обедом! А вот госпожа Ливия — другое дело. Таких, как она, я еще не встречал. Она жена императора Августа, самая высокопоставленная и богатая женщина в Риме. Но при этом совсем не гордая, не злая. Ходит в простых одеждах, почти не носит украшений. Всегда смотрит на тебя и слушает, что ей говоришь. Со всеми держится одинаково: хоть с полководцем, хоть со служанкой. Я рад, что буду украшать дом госпожи Ливии. Ее вилла стоит в прекрасном месте: неподалеку от Рима, над рекой Тибр.
Утро. Сегодня приходили строители и положили последний слой штукатурки на стену в обеденном зале. Еще только начало лета, а днем на улице уже слишком жарко. Я люблю запах влажной штукатурки — терпкий и свежий. Хорошо, что летний обеденный зал сделали в самом низу, ниже уровня земли. Здесь будет прохладно даже в самый жаркий день, и штукатурка не пересохнет слишком быстро. Сверху слышно, как мастера кладут мозаичный пол. Вот уж кому я не завидую! Ужасная работа: перебирать тысячи мелких кусочков мрамора и керамики. Из них не сделаешь настоящую, «живую» картину, не добьешься тонких переходов цвета. Для этого нужны кисть и краски. Сырая штукатурка покрывает лишь тот участок, который я буду расписывать сегодня. Краска должна впитаться, схватиться, пока штукатурка не затвердела. Тогда картины станут частью стены, долго не поблекнут, не сотрутся и не растрескаются. Но для этого надо заранее рассчитать, что и где ты нарисуешь. Ошибки потом будет сложно исправить.
Я сам придумал виды, которые рисую сейчас: деревья, кусты, цветы, птицы — как будто мы на свежем воздухе, а не в подземном зале. Там, где встречаются стена и потолок, нарисую каменную кромку, словно мы глядим наружу из пещеры или грота. Мой раб Руфус — рыжий мальчишка из Галлии — смешивает для меня краски. Вчера я рисовал листья на миртовом дереве и не заметил, как сзади подошла госпожа Ливия. Когда она заговорила, я чуть не уронил кисть от неожиданности.
— Как ты сделал так, чтобы листья блестели? Мне кажется, что они шелестят на ветру! — Вот, госпожа, взгляните, — я позвал Руфуса и велел показать ей чашу с зеленой краской. Такого цвета бывает гладь лесного пруда. — Мы берем зеленую глину и подсыпаем к ней египетской синей, а потом доливаем воды. — Вот оно что! А здесь... — госпожа дотронулась до стены. — Ой, да она мокрая! А я думала, ты принес сюда птичку, чтобы не заскучать!
На тонких пальчиках блестела желтая краска: они дотронулись до нарисованной иволги. Птица сидела на ветке и пела, широко открыв клюв.
— Возьми, госпожа, — я подал ей чистую тряпицу вытереть руки.
Хозяйка виллы засмеялась, и я тоже. Конечно же, я понял ее шутку. Она размазала краску не просто так, по небрежности. Госпожа хотела напомнить мне легенду о состязании Зевксиса и Паррасия — величайших художников Древней Греции. Зевксис нарисовал гроздь винограда, до того правдоподобную, что птицы пытались ее клевать. Тогда Паррасий позвал Зевксиса взглянуть на его картину, однако картина была прикрыта занавесом. «Зачем ты ее закрыл? — удивился Зевксис. — Можно, я отдерну занавес и посмотрю?» Паррасий молча улыбнулся. Каким же глупцом ощутил себя Зевксис, когда обнаружил: занавес-то был нарисован! «Ты победил», — сказал он Паррасию.
Госпожа Ливия видит во мне ученого человека, а не просто слугу, который отделывает ее дом. Когда я исправил и закончил смазанный рисунок, был уже вечер. На улице вытянулись тени. В саду запахло сосной, миртом, лавром — теми же деревьями, что на моих фресках. И тут я услышал звуки, которые не перепутаешь ни с чем. Нежные переливчатые трели то усиливались, то затихали, как будто ребенок наигрывал на флейте из слоновой кости. Где-то очень близко, словно бы в зале у госпожи Ливии, пела желтая иволга.
