Колониальные клубы и Бирма Оруэлла: отрывок из книги «Дурман Востока»
- 02.06.2025 09:47
Издательство «Альпина нон-фикшн» выпускает книгу Давида Хименеса «Дурман Востока: По следам Оруэлла, Конрада, Киплинга и других великих писателей, зачарованных Азией» — переплетение историй, биографий, современных репортажных зарисовок из путешествий. Публикуем отрывок о том, как агент колониальной полиции Британской империи Джордж Оруэлл жил в Бирме.
В Мьянме, в окрестностях Катхи, есть одна безымянная грунтовая дорога, по которой можно добраться до совершенно обыкновенного двухэтажного тикового дома. Кровля у него частично обвалилась, стены подгнили, в сезон дождей его заливает водой. От других таких же домов его отличает только одно обстоятельство: в конце двадцатых годов прошлого века в нем жил Джордж Оруэлл (1903–1950) — на тот момент агент колониальной полиции Британской империи.
В те времена места эти, располагавшиеся на самых окраинах Британской империи, славились разве что лихорадкой денге, которой довелось переболеть и Оруэллу. Но зато здесь, в Бирме, он получил уникальный опыт, познакомился с необычными персонажами и обрел источник вдохновения для своего романа «Дни в Бирме», с которого началась его писательская карьера. Читая сегодня бессмертные романы Оруэлла «Скотный двор» и «1984», повествующие о тоталитаризме, деградации власти и податливости человеческого разума, невольно видишь в них предчувствие одной из самых нелепых тираний на планете, уступающей по степени абсурдности разве что северокорейской. Кстати, в 1999 году, в мой первый приезд в Бирму, уже переименованную генералами в Мьянму, оба эти романа были запрещены и отыскать их можно было только в загашниках у букинистов.
— Эй! Эй!.. У вас нет чего-нибудь из Блэра? — шепотом спрашивали у продавцов в книжных лавках покупатели, используя для конспирации настоящее имя Оруэлла.
Бирманские диктаторы не хотели, чтобы граждане читали книги, в которых с изумительной четкостью нарисована картина царящего в стране параноидального тоталитарного режима, болезненно одержимого манией контролировать население. При этом с 1992 года в Мьянме охотно публикуют роман «Дни в Бирме», ставший литературным дебютом Оруэлла. Мьянманцам нравится, как автор описывает другую форму угнетения — колониализм. В этом произведении Оруэллу удалось обнажить все самые гнусные пороки империи: снобистский расизм, эксплуатацию, выдаваемую за цивилизационную миссию, и декадентское лицемерие «пукка сахибов» — английских джентльменов, в которых внешнее благочестие скрывало поразительную внутреннюю примитивность.
Сомерсет Моэм предавался колониальному гедонизму без малейших угрызений совести. Джозеф Конрад чувствовал его клептократическую сущность, но следовал его стереотипам. Киплинг видел в империи необходимое благо. Оруэлл же был последовательно категоричен и презирал колониализм как машину угнетения. Опыт службы в колониальной полиции оставил в нем глубокий отпечаток, поспособствовал развитию общественного сознания и вызвал отвращение к диктатуре любого рода, отчетливо читающееся во всем его творчестве. Именно это делает книги Оруэлла актуальными и сегодня, когда ростки авторитарного популизма пробиваются даже среди либеральных демократий, полагавших себя защищенными от этого зла.
В одном из двух эссе, посвященных Бирме, рассказе «Как я стрелял в слона», Оруэлл описывает горечь, которая наполняла его в связи с необходимостью принимать участие в «грязной работе имперской машины»: угнетать коренных жителей, наказывать бамбуковыми палками непокорных и держать арестованных в вонючих клетках. В «Казни через повешение», опубликованной в 1931 году в журнале Adelphi, он подробно описал казнь одного из этих несчастных. Покончив с неприятным делом, палачи, как ни в чем не бывало, принялись отпускать шуточки и потягивать виски: «Раскачивавшийся на медленно вращающейся веревке осужденный — носки оттянуты вниз — был без сомнения мертв. Начальник тюрьмы поднял трость и ткнул ею в голое оливковое тело, которое слегка качнулось».
Агент полиции Эрик Артур Блэр, чье имя впоследствии осталось в тени его литературного псевдонима, ощущал направленную против него ненависть бирманцев. И не мог винить их в этом. Он отыгрался на империи, обнажив все ее недостатки и представив такой, какой она была на самом деле. В этом ему помог вымышленный персонаж Джон Флори, представитель лесопромышленной компании, откомандированный в Катху, местечко, расположенное на берегу реки Иравади в области Качин. Скрасить жизнь в тропиках главному герою «Дней в Бирме» помогают любовница из местных, джин и вечера в британском клубе, посетители которого пытаются хотя бы ненадолго оказаться в плену иллюзии, будто никогда не покидали родины. Такие клубы служили не только для увеселения. Они были необходимы, чтобы поддерживать видимость соблюдения «приличий»: доступные удовольствия сделали для создания этой видимости в колониях больше, чем меры, принимаемые Лондоном.
Многие из таких клубов продолжают работать по сей день, несмотря на самые мрачные прогнозы. В одной только Индии их осталось не меньше двух дюжин — вот разве что британские элиты сменились местными. Punjab Club в Лахоре, куда в свое время частенько захаживал Киплинг, сохранил в себ затхлую классовую атмосферу с регулярно устраивающимися ностальгическими праздниками и салонными сплетнями. Здесь даже по-прежнему можно побриться опасной бритвой. При этом члены клуба ревностно оберегают эксклюзивность своего напыщенного гетто. Правда, сегодня входным билетом служит не цвет кожи, а банковский счет и семейная родословная.
Наиболее близким по духу местом к колониальным клубам, увиденным мною за время путешествий, был клуб ООН в Исламабаде, где в 2001 году корреспонденты и дипломаты коротали время за французским вином и импортными сырами в ожидании вторжения США в Афганистан. Клуб предлагал алкоголь по европейским ценам и приличную пиццу. Лишь одно «но»: пакистанцам, несмотря на то что это была их страна, вход в клуб был запрещен. Бесконечные разбирательства с охраной, не впускавшей наших водителей и переводчиков, напоминали мне о бурной молодости в Мадриде, когда я твердо усвоил, что спорить с фейсконтролем на входе в клуб бесполезно. Стоит доверить закомплексованному человеку хоть толику власти, например возможность подпортить ночь гуляющей молодежи, и он превращается в настоящего тирана. Пакистанские охранники, казалось, наслаждались своим правом не пускать внутрь соотечественников, словно бы говоря им: «Гляди-ка, вот мне-то удалось пристроиться к белым людям, а твое место — на улице». И хотя считалось, что колониализм остался в прошлом, а ООН была создана, чтобы бороться с его пережитками и вести нас в новый мир разнообразия и толерантности, в действительности эта международная организация руководствовалась тем же принципом, что и британские клубы: все увеселения предназначены только для экспатов с достаточно толстым кошельком, чтобы позволить себе роскошь жить одной ногой на родине, а другой — в принимающей их стране.
Британский клуб, описанный Оруэллом в «Днях в Бирме», тоже не привечал азиатов. Колониальные власти в попытке выглядеть лучше, чем на самом деле, решили уделять больше внимания своему имиджу, и Лондон распорядился впускать в британские клубы посетителей с другим цветом кожи за особые заслуги перед короной и в качестве благодарности за оказанные услуги. Но бирманские «пукка сахибы» отказались выполнять это распоряжение. А как, спрашивается, можно было заставить группу англичан, жившую в глухом уголке далекой страны, в нескольких неделях пути от цивилизованной Европы, изменить свое мнение?
Главный герой романа Оруэлла Флори выступал за то, чтобы разрешить вход в клуб одному бирманскому судье и своему другу индийскому доктору Верасвами. Но его желание противоречило основной идее, которая и привела в здешние джунгли других британцев: все завоеванное Британией принадлежит Британии. Без этого колониальная модель просто развалилась бы. Как можно владычествовать над теми, кто равен тебе? Если дать другому народу те же права, что и захватчику, то как можно угнетать его? Эллис, один из самых ярых противников идеи терпимости в отношении туземного населения, возмущается до глубины души при одной мысли о том, что клуб перестанет быть местом исключительно для белых. А иначе что же — «рассядется тут черномазый и будет в нос тебе чесноком вонять».
Флори не разделяет расистских предубеждений, свойственных его товарищам, но слишком слабохарактерен и не готов порвать со своим окружением ради идеалов справедливости, которые в то время особой популярностью пока не пользовались. Видя, что остальные презирают местных, он умолкает, точно так же, как журналисты клуба ООН продолжили посещать его даже после того, как нашим переводчикам запретили бывать там. Когда Билала, моего «фиксера» (проводника) и знатока лахорских тайн, в первый раз не пустили со мной в клуб, я развернулся и, разразившись гневным праведным монологом о равенстве, ушел прочь. Но через три дня вернулся, не взяв с собой своего пакистанского друга. Исламабад оказался невероятно скучным городом, а моя душа требовала развлечений. Война по ту сторону границы все никак не начиналась, а клуб ООН был одним из немногих мест, где можно было выпить, не чувствуя себя при этом контрабандистом. В отеле Marriott, где тоже разрешалась продажа алкоголя, можно было заказать пиво себе в номер. Только вот приносили его часа через два, да еще и с целой стопкой бумаг, которые нужно было подписать, чтобы доказать, что вы не мусульманин.
Чтобы мысленно оправдаться перед Билалом, я сказал себе, что граница в любой момент откроется и я окажусь на войне. И возможно, это моя последняя порция выпивки на многие месяцы вперед. А если мне не повезет— так и просто последняя.
